В Израиле, городе Беэр-Шеве после долгой болезни скончался писатель, поэт и журналист Зиси Вейцман, когда-то начинавший свою карьеру журналиста в Бэлць.
Зиси Вейцман был одним из тех редких авторов, кто всеми силами пытался возродить идиш. Он застал мастодонтов, помнящих сталинский разгром еврейской литературы, а потому крайне осторожных.
Во времена оттепели казалось, что язык, когда-то именуемый «жаргоном», будет равным среди равных языков СССР. И газета в Биробиджане издавалась, и журнал «Советиш Геймланд», и сборники прозы и стихов. Именно тогда знание идиша в сочетании с талантом вывели Зиси в число известных авторов.
Он сражался за выживание идиша до последнего мига сознательного бытия. Увы, долгие годы Вейцман находился между жизнью и смертью. И вот случилось непоправимое: последний вздох — и вечная память.
Он не дожил до 74-летия совсем немного. 30 ноября, в день рождения Зиси, обязательно помянем его — с горечью и благодарностью.
* * *
Почитаем, что Зиси написал в своей краткой автобиографии:
«Родился я через год с небольшим после того, как папа пришел с фронта, — 30 ноября 1946 года, и назвали меня в честь его отца, то есть моего деда, умершего от голода и болезней в узбекском кишлаке, в эвакуации, в которой пребывали мама, бабушка и некоторые другие родичи, сумевшие чудом вырваться из Бельц — города, который уже был окружен врагами — румынами и немцами. Так что Зиси (Зися — в метрике) — не псевдоним, а мое родное имя. Можно переводить с идиша как сладкий.
Белый свет я впервые увидел в Бельцах, в том самом бессарабском штэтэлэ Бэлц, куда к родному пепелищу родители возвратились после войны. На восьмой день, как и положено, мне сделали обрезание. Моэлем был благочестивый Шмуэль, которого все называли «Шмиликл-шойхет», — вероятно, потому, что он «еще немножечко шил» — то есть резал кур. С его сыном Фимкой я учился потом в одном классе, он был круглым отличником и давал списывать арифметику. Когда мне было три или четыре года, мама сшила мне френч из папиной фронтовой шинели, который мне очень нравился: на нем были блестящие золотые пуговицы со звездами. С той поры многие взрослые и дети называли меня «офицером», и кто бы из них знал, что через годы я таковым, без кавычек, и стану.
До шести или даже почти до семи лет, пока не пошел в школу, я, как и все в семье и в нашем дворе, говорил на идише. Потом он стал как-то незаметно уходить из обихода, потому что в школе мы учились на русском, и даже были уроки молдавского, но язык этот мы знали плохо, так как титульная нация республики проживала, в основном, в сельской местности.
В тринадцать лет родители устроили мне бар-мицву, и я до сего дня помню слова молитвы, которую пришлось произносить при накладывании тфилин. В середине восьмидесятых, на новом месте службы, в Куйбышеве, когда я захаживал в местную синагогу, за знание этой молитвы да еще и идиша меня принимали чуть ли не за нового раввина.
Первые мои стихи, написанные по-русски, кажется, в девятом классе, печатались в городской газете «Коммунист», в коллективе которой лишь один главный редактор был нееврей. Публиковался и в других изданиях, но такой расклад вещей меня не устраивал, и уже будучи офицером в глухой дальневосточной тайге (не смейтесь — это чистая правда!) я освоил письменный идиш и стал печататься в журнале «Советиш Геймланд» и газете «Биробиджанер Штерн», публиковался и в русских изданиях в переводах моего друга, поэта, редактора и прочая — Леонида Школьника. В 1992 году в Самаре мы выпустили совместный сборник стихов и переводов, который тут же разошелся, как «уши Амана» на праздник Пурим, — начиненные, конечно, повидлом. В «лихих» девяностых издавал и редактировал в Самаре еврейские газеты — разумеется, на русском языке, который для местных евреев давно уже был родным, а также в течение десяти лет возглавлял еврейскую редакцию многонациональной радиостанции «Радио-7 из Самары» (прошу не путать с израильской «Аруц шева» ).
Памятуя о том, что несколько лет по сравнению с тысячелетиями галута — сущая ерунда, в Израиль я не торопился, несмотря на призывы Сохнута и давно уехавших друзей, а упорно стремился завершить свои галутные дела. Когда моя тамошняя каденция была завершена, в 2007 году я поднялся в Землю Израиля. До этого приезжал сюда четырежды и туризм с репатриацией не путаю. Здесь, на Святой Земле, пишу литературные эссе о писателях и поэтах, творивших на идише, — о тех, кого не только видел, но и знаю по их произведениям. Реже, но продолжаю сочинять стихи на мамэ-лошн, которые любезно публикует нью-йоркский «Форвертс».
